Князь Голицын Андрей Кириллович


                                                  СТО ЛЕТ ВО ЛЖИ

                               "Я не сомневаюсь, что вопрос об убийстве Романовых на долгие годы останется самым известным судебным делом в мире"              

                                                                             Роберт Вильтон

                                    

     Без всяких на то документальных обоснований официальное следствие и официальная историческая наука РФ продолжает утверждать о существовании трёх документов, автором которых называется Яков Михайлович Юровский. Первый документ или вариант, именуемый «Кратким» (так называемая «Записка Юровского»); второй – «Расширенный» («Исповедь палача», опубликованная в 1993 году журналом «Источник») и третий – в виде стенографической записи беседы Юровского со старыми большевиками Екатеринбурга. Таковую классификацию в 1993 году сформулировал и представил в Правительственную Комиссию Главный Государственный Архивист Р.Г. Пихоя. Тогда такое объединения трёх однородных документов под единым авторством было вполне естественным, ибо весь учёный и не учёный мир был убеждён в том, что первый «краткий» вариант является машинописной копией рукописного подлинника, составленного самим Юровским и им же переданного члену Президиума ВЦИК и большевистскому историографу Михаилу Николаевичу Покровскому.

     Не всё, конечно, было гладко и возникали вопросы. К примеру, удивляла некоторых такая несуразность: почему Юровский себе оставляет безупречно грамотный машинописный экземпляр, а в высокую официальную инстанцию передаёт своё рукописное сочинение, переполненное грамматическими ошибками. Не ясна была роль и самого этого официального лица. Ведь сомнения не вызывало то, что ещё  два года назад, когда Юровский явился в Москву с царскими вещами, он подробнейшим образом отчитался перед кремлёвскими главарями обо всём, что произошло в Екатеринбурге и на Ганиной Яме. Вполне вероятно, что среди главарей присутствовал и Покровский. Во всяком случае, он знал во всех мельчайших деталях о последних днях узников Ипатьевского дома, и факт передачи ему два года спустя краткого рукописного повествования на эту тему, к тому же ещё и сомнительной достоверности, не имело никакого практического смысла. Тем более, что не существует никаких свидетельств тому, что Покровский вдруг заинтересовался этой темой, во всяком случае никаких действий, связанных с полученной «Запиской Юровского» он не предпринимал. Правда это всё имело место, как выше упоминалось, в пору ограниченной осведомлённости и всеобщего введения в заблуждение теми сведениями, которые после смерти Сталина стал распространять Юровский – младший о своём отце.

     Однако, это благодатное единодушие было нарушено, когда Ю.А. Буранов разоблачил легенду о рукописном подлиннике, якобы переданным Покровскому бывшим комендантом Дома Особого Назначения, а на самом деле написанным вовсе не Юровским, а самим членом ВЦИК, что явилось для следствия, которое вела Прокуратура, неприятной неожиданностью и потребовало срочного официального реагирования. На первом же заседании Правительственной Комиссии после сенсационного открытия Буранова, член её, митрополит Ювеналий обратился за разъяснениями к прокурору-криминалисту Соловьёву, производившему следствие, главной доказательной базой которого являлась та самая «Записка», и который в ответ на заданный владыкой вопрос не вздрогнув и не моргнув даже глазом, видимо вопроса этого ждал и был готов к ответу, очень спокойно, как о событии давно всем известном, заявил, что действительно эта «Записка» есть «свидетельство Юровского, записанное известным историком и Государственным деятелем Советской России, М.Н. Покровским».

     С этого самого дня соавторство советского историка и Екатеринбургского палача превратилось в исторический факт, который без всяких оговорок вошёл во все официальные документы, несмотря на то, что никогда ни следствием, ни историческими исследованиям, никакими документальными свидетельствами оный факт не был подтверждён. И ныне представители исторической науки, действующие в рамках официального следствия, объявляют без всякого сомнения и, понятно, без всяких документальных оснований Юровского автором Записки, написанной Покровским. Таких примеров много. Остановимся на одном, недавнем, сегодняшним.

      « … Мы располагали … так называемой Запиской или первым вариантом воспоминаний Юровского, который хранится в деле ВЦИК».

     « … Документов лично Юровского … их три документа. Это значит та Записка, которая в историографии до сего дня называется первым вариантом, переданным Яковым Юровским академику Покровскому в 1920 году».

«… Первые воспоминания Юровского, которые были записаны Покровским, и не случайно потому эти воспоминания именно с припиской … где указаны координаты Юровским».

     Всё перемешано: и «переданный» Юровским и «записано» Покровским и от кого координаты получены установлено...

     Автор этого корявого изложения мадам Лыкова. О ней в Википедии сказано следующее:

Лыкова Людмила Анатольевна, 1945 года рождения …

Доктор исторических наук, тема диссертации – убийство Царской Семьи;              Главный специалист Российского Государственного Архива;                                  Профессор;                                                                                                                          Кавалер ордена Св. Анны от В. К. Марии из Мадрида;                                          

 Эксперт    Следственного Комитета РФ.

     На самом деле мадам Лыкова – это наглядный продукт советской исторической школы, в основе которой лежит бездумное следование «генеральной линии» и мгновенное реагирование на всяческие колебания внутри власти, не гнушаясь таких испытанных форм самоутверждения, как фальсификат и не прикрываемая ложь, в чём не сложно убедиться на примере тех же самых «Екатеринбургских останков». В 1920 году большевикам могила была нужна и тому сразу же последовала доказательная база в виде «откровений» главного исполнителя, а в 1970-х, после того как мир широко откликнулся на 50-летнюю годовщину Цареубийства, явился такой же продукт советской историографии, некий Марк Касвинов со своими двадцатью тремя ступенями, в которых и речи небыло ни о каких похоронах на Коптяковской дороге. Завершая свою «историческую» летопись, автор написал: «Среди заброшенных шахт трупы сложили попеременно с сухими дровами в штабеле, облили керосином и подожгли. Когда костёр догорел, останки зарыли в болоте». Касвинов знал о существовании так называемой «Записке Юровского», но откровениями цареубийцы не воспользовался.  Другое было задание. Могила для советской власти тогда нужна не была. А вот в 1989 году ситуация «наверху» опять изменилась на противоположную, и на «историческом» Олимпе снова объявился комендант Дома особого назначения со своей Запиской, которая вновь для следствия и для науки стала главным доказательным аргументом царского захоронения в Поросёнковом Логу. Касвинов мгновенно исчез с горизонта со своими «ступенями» и более никогда ни в каких «исторических» анналах не появлялся, а на смену «развеянного праха» явились хорошо сохранившиеся  человеческие останки, которые сразу же были объявлены царскими. А то, что это абсолютно исторический факт, мадам Лыкова удостоверила очень «убедительным» примером. «Соврать вышестоящей партийной организации, - написала она, - это невозможно было для человека партии … того времени».

     С этим нельзя не согласиться. Действительно, не мог мелкий провинциальный чекист вот так просто вешать, как говорится, лапшу на уши члену Правительства. Только у куратора Следственного Комитета сей аргумент удостоверяет подлинность авторства Юровского и подлинность  событий, им изложенных, когда всё, как раз, подтверждает обратное. Именно, субординационная зависимость по партийной вертикали свидетельствует о том, что ни к рукописному изложению, ни тем более к словесному Юровский не имел никакого отношения. Автором так называемой «Записки Юровского» является Покровский. И писал он её не по вдруг возникшему профессиональному рвению, а по поручению вышестоящей инстанции, ибо  сложившиеся к 1920-му году обстоятельства требовали от большевизма хотя бы несколько облагообразить, главным образом для внешнего употребления, свой зловещий лик. Ситуация в стране менялась, Гражданская война шла к своему завершению, Белые отступили, а Советы практически полностью оккупировали территорию бывшей Российской Империи. Начинались дипломатические контакты. Некоторые страны признали советскую власть. Более активной деятельности на международной арене мешал тянувшийся ещё с 1918-го года кровавый шлейф из Ипатьевского дома. Приходилось оправдываться, открещиваться, врать…

     Покровский составляет версию для официального распространения, в которой признаётся сам факт убийства всей Царской Семьи, но к оному факту пририсовывается более «гуманитарный» антураж. Да, убили, убили не только Царскую Чету, но и Их детей, и даже слуг убили, но никаких зверств не совершали, никто не глумился над безжизненными жертвами, и никто их не расчленял, и не жгли на кострах, и уж тем более голов никто не отрезал и главное – могила царская существует.

     По «Записке» же всё происходило в суете, ничего не было подготовлено заранее, никто ничего не знал, машины застревали, телеги ломались и кончилось всё тем, что пришлось трупы зарыть от полной растерянности где-то посреди Коптяковской дороги, провалившись в болотистую жижу. В этом и есть главный смысл Записки. Покровский сформулировал схематическую версию события для последующей «мемуарной» хроники, автором которой был назначен главный организатор и исполнитель, что и было осуществлено в виде того самого «расширенного» второго варианта. Как считал Буранов, Юровскому приставлен был специалист по написанию заказных текстов, который и оказал литературную и редакторскую помощь в составлении мемуарного повествования. Буранов даже отмечает разные фрагменты текста, одни, как он утверждает, писаны самим автором, другие – тем самым прикреплённым лицом. А мадам Лыкова в качестве соавтора называет комиссара Сыромолотова, которым, как она пишет, «по просьбе Юровского вот эти воспоминания… были приведены  вот в надлежавший вид». То, что «воспоминания Юровского» готовились к публичному распространению свидетельствует ещё и тот факт, что в редакционном портфеле журнала «Звенья», редактором которого был Бонч-Бруевич, находится рукопись того самого «мемуара» под названием «Как я убивал Царя». Журнал «Звенья» начал издаваться с 1932 года, а это значит, что ещё в 30-х годах версия Покровского была актуальна, и встреча Юровского со старыми большевиками в 1934-м году вовсе не была случайно  собравшейся группкой дружков-товарищей вспомнить былые времена своей молодости. По поручению, скорее всего самого ЦК, Юровский прибыл в Свердловск, где собрал всех, причастных к Екатеринбургскому злодеянию и доложил им о позиции Центра по вопросу убийства Царской Семьи и её захоронения в Поросёнковом Логу. Понятно, что так называемые старые большевики – это бывшие охранники Ипатьевского дома, участники и свидетели самой расправы и трёхдневного бдения на Ганиной Яме, знавшие во всех мельчайших подробностях, что и как происходило и чем всё закончилось на самом деле, а потому выслушали они безмолвно Юровского, который прибыл к ним вовсе не для беседы, а привёз инструктаж из Москвы для последующего его исполнения.  И стенографическая запись этой «беседы» велась не случайно, а для отчёта.

     А что сохранилось в памяти потом, можно представить на примере чекиста Родзинского. В 1964 году он был приглашён в ЦК Кпсс в Отдел Пропаганды и Агитации и опрошен там по этой теме. Бывший чекист, и заметный деятель партии, прошедший к тому же через годы сталинских репрессий, вспоминая Екатеринбург тридцати восьми летней давности, помнил, что по директивной установке Центра царская могила была сооружена в Поросёнковом Логу, на месте застрявшего в болоте грузовика. Но в голове Родзинского за давностью лет всё перемешалось, а потому остались в оной более яркие эпизоды, происходившие не на Коптяковской дороге у железнодорожного переезда, а на Ганиной Яме. Он помнил, что сожгли пять или шесть трупов, «точно» сожгли Николая», помнил, как горел доктор Боткин, какие источало его тело ужасные запахи, помнил, что длилась вся эта оргия очень долго: успел даже съездить в город и вернуться назад. Потому в качестве весомого свидетельского аргумента он для нынешнего следствия никакой ценности не представляет и фигурирует в оном скорее как персонаж известный, от которого просто так отмахнуться было нельзя, но со старческими и полубредовыми воспоминаниями. В то же время, как отметил опрашивающий его замзав отдела Пропаганды, «говорил он правду, ему не было смысла врать».     

     В 1932 году умер Покровский. После смерти историка была составлена опись его документов. Одна из них гласила: «Рукописные Записки М.Н. Покровского о расстреле Романовых».

     Сказка, сочинённая сто лет назад советским историографом - марксистом  и ныне является «путеводной» звездой для всех «научных» исследований и юридических заключений. «Исторический» фальсификат оказался бессмертен.

 

***

      Однако, обратимся непосредственно к самой  «Записке» Покровского. Интересно сопоставить то, что написано в оной с тем, что сохранили участники и свидетели, даже случайные, в мемуарных своих откровениях или в анналах Белого следствия.

     Понятно, что Покровский не исторический очерк для публикации в серьёзном научном издании сочинял.  Понятно и то, что Покровским была сформулирована официальная версия событий, связанных с убийством Царской Семьи. Он составлял основу для будущего документа, который должен был бы убедить мир в том, что никакого злодейства ни в доме Ипатьева, ни на Ганиной Яме не произошло, о чём к тому времени широко по миру расползлись всякие кошмарные слухи. Записка Покровского – это как бы «эскизный» набросок будущих «воспоминаний» Юровского, в котором была изложена точка зрения власти на «событие» и указано, как это «событие» должно развиваться. И именно поэтому копия машинописного текста была в распоряжении только самого Юровского и в единственном виде сохранилась в его архиве, о чём никто никогда бы не узнал, если бы не Юровский-младший, который, осмелевший вместе с генеральной линией, в хрущёвскую оттепель начал вытаскивать из небытия своего папашу-палача, рассылая по высоким ведомствам и разным архивным хранилищам «Записку», якобы своего родителя, снабдив оную известной пред историей, то есть легендой о том, что подлинник был передан историку Покровскому.

     Покровский начинает свою событийную «летопись» с того, что в 12 часов,  должна была прийти машина для вывоза трупов. «Грузовик в 12 ночи не пришёл». Это лежало на обязанностях Ермакова. Юровский проявляет беспокойство по поводу опоздания, что по его мнению может привести к срыву назначенной экзекуции. Но никаких волнений по этому поводу среди тех, кто находился в доме Ипатьева в эту ночь, замечено не было. Тут, правда, могла иметь место некая путаница, ибо большевики на европейский лад перевели часовые стрелки на два часа вперёд и не все сразу одинаково отреагировали на таковое новшество. Одни участники время называли привычное, для других же, более чувствительных к приходящему «из центра», день на два часа стал длиннее.

     Медведев–Кудрин и Никулин время не указывают, но в их воспоминаниях всё происходило гладко, как было предусмотрено заранее, без всяких задержек и волнений. А Ермакове они вообще не упоминают.

      Медведев Павел на следствии показал: «Часов в 12 ночи Юровский разбудил Царскую Семью. Ещё прежде, чем Юровский пошёл будить… в дом Ипатьева приехали из Чрезвычайной Комиссии два члена: один… Пётр Ермаков».

      Сам Пётр Захарович в своём мемуаре написал: «… Прибыл в 10 часов ровно в дом Особого Назначения, вскоре пришла моя машина… В 11 было предложено заключённым Романовым спуститься в нижний этаж».                       У Ермакова и Медведева Павла время указано старое, а у Юровского в «воспоминаниях» больше похоже на новое. В какой то степени это подтверждает Прокурор Пермского Окружного суда П. Я. Шамарин, который давая свидетельские показания следователю Соколову сказал: «Часов около 12-ти по старому времени Юровский стал будить Царскую Семью». Опоздание Ермакова нужно было Покровскому по его сценарию для совершенно определённой цели – создания образа ненадёжного участника, виновника всех ошибок и неудач.

     Далее по «Записке» события развиваются следующим образом: «Ком. отправился за ними лично, один и свёл их по лестнице в нижнюю комнату». Таковую самостоятельность Юровского никто из соучастников не подтверждает. Наоборот, все единодушно дают информацию противоположную. Медведев-Кудрин говорит, что на второй этаж они поднялись всей расстрельной командой и очень подробно описывает этот эпизод: «Выходим на лестничную площадку второго этажа. Юровский уходит в Царские покои, затем возвращается – следом за ним гуськом идут: Николай II, Царица… Вслед за процессией следуют по лестнице Павел Медведев, Гриша Никулин, семеро латышей… завершаем шествие мы с Ермаковым».    Медведев Павел, давая показания следователю, перечисляет всех тех же лиц. Он говорит: «Сопровождали их Юровский, его помощник, и указанные два члена Чрезвычайной Комиссии. Я тоже находился там».

     Собрав жертвы в приготовленном помещении, Юровский объявляет, что их родственники… а потому «Уралисполком постановил их расстрелять… Затем началась стрельба, продолжавшаяся две-три минуты. Николай был убит самим комом наповал…» 

     Видимо, Царскому палачу очень пришлось по душе такое его отличие от прочих, отмеченное в сценарии Покровского, ибо он потом во всех своих повествованиях не уставал хвастаться и упиваться в своём чекистском тщеславии. «Я в него выстрелил и убил наповал» - это он на встрече со старыми большевиками. В собственных своих «воспоминаниях» Царя он так же убивает наповал. Не забывает он и, передавая на хранение в Музей Революции револьверы, подчеркнуть в сопровождающем письме, что «из кольта мною был наповал убит Николай».           

     Так ли это было на самом деле, не известно, ибо среди «соратников» есть претенденты. Тот же Медведев-Кудрин, к примеру. «Юровский хочет ему (Николаю II) что-то ответить, - пишет он, - но я уже спускаю курок моего браунинга и всаживаю первую пулю в царя». Некий Кабанов подтвердил сие – «Михаил Медведев с первого выстрела застрелил насмерть Николая II», а уже в 60-и десятые годы в письме к сыну Кудрина, написал: «От пули Вашего отца умер царь». Тоже и Никулин в Радиокомитете в 1964 году: «Он, (Медведев) выстрелил и убил царя». А охранник Проскуряков, на допросе у Соколова назвал ещё одного претендента: «Пашка сам мне рассказывал, что он выпустил пули две-три в Государя». Во всяком случае свидетельств, которые бы подтверждали «наповальную» версию, не существует. Скорее это из области фантазий самого историка-марксиста.

     После кровавой расправы трупы обыскали на предмет наличия ценных предметов и погрузили на грузовик Ермакова. По Записке Покровского в обязанности Юровского входило  только «привести в исполнение приговор», вывести жертвы в тайное сокрытие должен был Ермаков. «Опоздание автомобиля, - пишет Покровский, - внушило коменданту сомнение в аккуратности Ермакова, и ком. решил проверить сам всю операцию до конца», то есть сопровождать похоронную процессию до её полного завершения. Эти сведения, опять же, никакими соучастниками не подтверждаются, а вот воспоминания опровергающие сие обстоятельство есть. Медведев Павел в своих откровениях на следствии о расстрельной ночи в доме Ипатьева, сказал: «На грузовик сели Пётр Ермаков и другой член Чрезвычайной Комиссии… После увоза трупов из дома Юровский приказал позвать команду и вымыть пол в комнате, где был произведён расстрел… Когда это всё было сделано, Юровский ушёл в канцелярию при доме». То, что Юровский не поехал проверять «сам всю операцию» известно и от Медведева-Кудрина, который трупы из дома Ипатьева увозил вместе с Ермаковым, и в свою очередь  этот эпизод из своей кровавой биографии подробно изложил в собственных воспоминаниях. «Спускаемся к грузовику, - пишет он, - ещё раз пересчитываю трупы… Ермаков садится к шофёру… за Верх-Исетском в нескольких верстах от деревни Коптяки машина остановилась на большой поляне. Развели костёр… Стали бросать в костёр окровавленную одежду. На дороге затарахтела машина. Подъехал Юровский с Голощёкиным».

     По Записке всё совсем не так. Юровский едет вместе с Ермаковым. Как, не указывается. По тому, что известно из той же Записки, машина была одна, ермаковская. Не в кабине же на коленях у Петра Захарыча и, наверное, всё же не в кузове с трупами, хотя туда, как написал Кудрин, «залезли несколько человек из охраны».

     Но как бы то ни было, следуя за описанием Покровского, «около трёх часов утра выехали на место, которое должен был приготовить Ермаков. Сначала предполагалось везти на автомобиле, а от известного пункта на лошадях, так как автомобиль дальше пройти не мог… Проехав Вер-Исетский завод, верстах в пяти, наткнулись на целый табор… Начали перегружать трупы на пролётки… Машина застряла между двух деревьев»…     

     Эти сценки полностью сочинены историком и не единого слова правды в них нет. Пролётки, табор, автомобиль, застрявший между деревьев и прочие «подробности», придумывались Покровским только для того, чтобы скрыть зловещую картину убийства Царской Семьи и последующие события на Ганиной Яме. Бедные большевички, расстрелять по приказу сумели, а что делать дальше с трупами никто не знал, вот и метались бедолаги по екатеринбургским окрестностям в поисках хотя бы какого-нибудь укромного местечка, и всё у них не ладилось. Но ложь очевидна и правда просвечивает через свидетелей, о которых Покровскому в период писания Записки, известно не было. Здесь, прежде всего следует вспомнить бесстрастного свидетеля-очевидца, линейного сторожа при железнодорожном переезде Лобухина Якова Ивановича, которого опрашивал следователь Соколов. Ни о каких пролётках с трупами, понятно, он не вспоминает. На следствии Соколова он сказал: «Как-то ночью летом… я проснулся от шума автомобиля. Дело было удивительное, потому что никогда ранее такого дела не бывало, чтобы автомобили мимо моей будки по ночам ходили… Вижу идёт времянкой по дороге к Коптякам грузовой автомобиль». А уже за переездом, в районе урочища Четырёх Братьев с «похоронной процессией» столкнулась крестьянка из деревни Коптяки, Зыкова Настасья, которая в ту ночь с сыном спешила успеть в город к открытию базара. Недалеко от «свёртки» на Ганину Яму путь ей преградили всадники. Сама она с перепугу ничего не помнила, а вот сын успел разглядеть в полумраке людское скопление, как он назвал – «войско» и даже «как будто два автомобиля».

     След же от грузовика, который дошёл до самой шахты, видел целый ряд коптяковских крестьян, которые, как только красные сняли свои кордоны, бросились в лес, любопытствуя, что там на «ямах» могли делать в течение трёх суток красноармейцы из Екатеринбурга. Пьер Жильяр в своих воспоминаниях написал: «Крестьяне села Коптяки, расположенного в 20-ти верстах от Екатеринбурга, дали самые важные показания. Они пришли заявить, что в ночь с 16 на 17 июля, большевики заняли лужайку в лесу вблизи их села, и оставались там несколько дней». Один из них, Бабинов, обнаружил «на свеже-проторенной дороге… колеи от автомобильных колёс», а его односельчанин Алфёров на следствии Соколова показал: «След был прямо здоровенный, накатанный… Хорошо помню, что след от колёс… так и шёл… с правой стороны, как мы шли от Четырёх Братьев».

Побывал на Ганиной Яме и лесничий Редников, тоже допрошенный Соколовым. «Тяжёлый автомобиль, - сказал он, - шёл здесь, проложив громадный след, поломав и повывернув много молодых деревьев… След автомобиля доходил до самой открытой шахты». Английский журналист Роберт Вильтон, помогавший следователю Соколову, в своей книге «Последние дни Романовых», вышедшей в 1920 году, вспоминал: «Автор лично видел сохранившиеся признаки прохождения автомобилей, прокладывающих себе путь к заброшенной шахте».

     Продолжая линию полной бестолковщины, Покровский настойчиво убеждает, что «вообще ничего подготовлено не было…, что никто не знает, где намеченная для этого шахта». Очень Юровскому, наверное, икалось от обиды, когда он переписывал в свои «подробности» сочинённую историком собственную свою халатную безответственность, хотя ведь на самом деле трудился на совесть, готовился заранее, до «исполнения», и сам лично выбирал нужное место. За несколько дней до расправы в доме Ипатьева «Юровский, - пишет Жильяр, - несколько дней к ряду выезжал верхом, и его видели в окрестностях, когда он отыскивал место, отвечающее его намерениям, чтобы устроить исчезновение тел его жертв». Бывший подрядчик Усков рассказывал следователю Соколову, что его жена встретила двух большевистских комиссаров, которые верхом на лошадях ехали по направлению к деревне Коптяки. Один из них был Юровский. Видел Юровского и говорил с ним горный техник Фесенко, который производил какие-то изыскательские работы в районе урочища Четырёх Братьев. Следователь Соколов на основании свидетельских показаний написал: «14 июля Юровский искал путь к руднику, а 15 июля он ехал расчищать уже известную ему дорогу, по которой собирался везти трупы», а главный советский историк так вот обидно обесславил ком-а. По Записке Покровского «никто не знал, где намеченная для этого шахта… Комендант послал верховых разыскать место, но никто ничего не нашёл. Выяснилось, что вообще ничего подготовлено не было».    

      От Медведева-Кудрина известно, что машина с трупами благополучно миновав город и оставив позади Верх-Исетск прямо, без всяких задержек, в объезд железнодорожного переезда, по времянке, проехав ещё несколько вёрст, свернула влево и остановилась  на большой поляне. А Ермаков в своём мемуаре, полностью игнорируя все политические и «исторические» установления советской пропаганды, написал: «Около часу ночи (это три часа по новому времени) автомобиль с трупами направился через Верх-Исетск по направлению дороги Коптяки, где мною было выбрано место для закрытия трупов».

     Как указывается в Записке, наконец, всё же отыскали не глубокую старательскую шахту, давно заброшенную. Юровский распорядился  разжечь костры. Но по Покровскому, «Романовых не предполагалось оставлять здесь – шахта заранее была предназначена стать лишь временным местом их погребения». То никто ничего не знал, то оказывается шахта всё же была, но лишь для временного пользования. В то же время трупы подверглись различным перетурбациям. Их раздели, сбросили в шахту и забросали её гранатами. Потом трупы вытаскивали обратно на поляну, где полыхали костры, жителям в Коптяках запретили покидать деревню, объявив, как и полагается для большевиков, дурацкую для того причину. Однако, на Ганину Яму в первые двое суток шли из города грузовые автомобили с бочками бензина и серной кислотой. Тоже, наверное, для временного хранения их там.

        «Возникла мысль часть трупов похоронить тут же у шахты, стали копать и почти выкопали», но тут вдруг оказался некий тип, неизвестно откуда и каким образом пожаловавший в гости к Ермакову. «Пришлось бросить дело».

      Вся вышеприведённая картина – это плод фантазии советского историографа. Никаких, конечно, свидетельских комментариев на эту тему не существует. Очередная неудача, которую фиксирует Покровский и которая нужна только ему самому для создания картины полного хаоса во всей похоронной операции, так же подтверждения не имеет. Никто из участников ни о каких неожиданных персонажах, оказавшихся на Ганиной Яме минуя конвойную блокаду, не упоминает, но вот есть любопытное свидетельство  лица не случайного, от чекиста Сухорукова. Он тоже присутствовал на Ганиной Яме, принимал участие в том, что там происходило и позднее, в своих воспоминаниях написал: «Решили вырыть яму прямо на дороге (не далеко от шахты), закопать и сильно заездить, но грунт оказался каменным и эту работу бросили», то есть как бы вовсе не потому, что появилась угроза обнаружения тайного места. Покровский каменный грунт превращает в Ермаковского персонажа, создавая тем самым очередной эпизод непредвиденных коллизий, которые преследовали несчастных большевиков и всё больше по причине бестолкового Петра Захарыча.  А у Ермакова всё без всяких затей и фантастических вариаций. Всё просто и естественно. «Отвезли от шахты в сторону, разложили на три группы дрова, облили керосином, а самих серной кислотой, трупы горели до пепла, а пепел был зарыт. Всё это происходило в 12 часов ночи с 17 на 18 июля 1918 года». «Я впервые на Урале устроил крематорий», - хвастался не раз он позднее.

     У Покровского Ермаков растяпа и виновник всех неполадок, а для нынешних приверженцев подлинности «Записки Юровского», как с точки зрения авторства, так и достоверности того, что в ней изложено, Ермаков ещё более неудобный свидетель, чем Исай Родзинский. Этот жёг Царя и Боткина хотя бы в Поросёнковом Логу, а тот без всяких оговорок прямо на Ганиной Яме. Хулил его сто лет назад Покровский, в конце прошлого века прокурор Соловьёв утверждал, что «воспоминания его вызывают серьёзные сомнения», таким же остаётся он и ныне для Следственного Комитета. А то, что говорит Ермаков, во многом ближе к правде, чем всё, что написал Покровский в своей «Записке». К примеру: никак не противоречит Ермаков тому, что доложил на следствии у Соколова путевой сторож Лобухин, с Ермаковым никак не связанный, да и тому, что написал в своём мемуаре Медведев-Кудрин, подельник его же и соратник. И не метался Ермаков по коптяковской дороге вслед за Покровским. Не случайно, видимо, Касвинов финальную сцену на Ганиной Яме почти цитирует по ермаковскому тексту, что, конечно, ближе к реальности, чем установления всех следствий, идущих по следу марксистского теоретика.

     Конечно, Ермакову нельзя доверять на все сто процентов, как, впрочем, и его «коллегам». Он тщеславен, закомплексованный на своём первостепенстве, и под категорию добросовестных свидетелей никак не подходит. Но его всё же нельзя и полностью игнорировать, как это делалось прошлым следствием, делается и теперь. О том, что трупы были сожжены на Ганиной Яме свидетельствуют и другие источники, так что тут нужно было бы не отмахиваться, а относится ко всем таковым сведениям с величайшим вниманием и исторической осторожностью, тем более это ещё вопрос, кто больше врёт -  убийца Ермаков или известный советский историк.

     Далее в повествовании Покровского говорится, что после того, как не состоявшийся могильник закопали, решено было покинуть Ганину Яму, где в полной бестолковщине похоронная команда провела почти трое суток, и «везти трупы на глубокие шахты». Тронулись в путь, как указано в Записке, в 9 часов вечера. Какое это было время, старое или новое, сказать трудно. Можно предположить, что всё же новое – 11 часов вечера. Если это так, то значит до того момента, когда «застряли окончательно» прошло пять с половиной часов. Трупы погрузили на телеги, которые «оказались непрочными, разваливались», а ком. тем временем «отправился в город за машинами». На этих телегах проделали путь до сторожки путевого сторожа Лобухина, пересекли железнодорожный переезд, от которого «в полуверсте» трупы перегрузили на грузовик, видимо тот, что пригнал Юровский из города. Далее ехали ещё какое-то время, застревали несколько раз, вытаскивали машину из болотной жижи, вымащивая дорогу шпалами, увезёнными от переезда и, преодолев какое-то расстояние в половине пятого утра 19-го июля «машина застряла окончательно».

     На машину трупы перегрузили с телег в полуверсте от железнодорожного переезда. Полуверста – это немного более полу километра (533 м.). Покровский, когда писал «Записку» был осведомлён о том, что могила царская должна находиться на Коптяковской дороге после железнодорожного переезда на Екатеринбургской стороне. Но где точно будет сооружена могила, Покровский ещё не знал. Потому в его повествовании такое блуждание не определённое. Сколько раз машина застревала он не знал и писал туманно: «несколько раз». А сколько это «несколько раз» - два, пять, десять? От количества таких «застреваний» зависит и расстояние, которое машина преодолела после встречи с гужевым транспортом.

     Во всяком случае, по сведениям указанных в «Записке», место могильника в Поросёнковом Логу определить невозможно, ибо грузовик с трупами только в полуверсте от железнодорожного переезда тронулся в путь, и до  места окончательного застревания надо ещё было добираться, так что общее расстояние от переезда до места где по Покровскому увязли окончательно, по самым скромным подсчётам может приближаться к полной версте.  Расстояние же до знаменитого мостика из шпал от железнодорожного переезда всего 100 сажень – это 200 метров – от которого через деревья хорошо виден домик путевого сторожа. А от того самого мостика, то есть от будущего могильника, до места, где грузовик соединился с караваном ещё целых 300 метров.

     В машинописном экземпляре «Записки», который принадлежал Покровскому и хранился в архиве ВЦИК, имеется две его приписки карандашом. Первая несколько исправляет текст, напечатанный на той же последней странице и тем же карандашом отмеченный квадратной скобкой. Текст следующий: «Так как телеги оказались не прочными, разваливались, ком. отправился за машинами». В исправленном виде это предложение выглядит так: «Телеги ломались ранее, машина понадобилась, чтобы везти на глубокие шахты, причём до самого места временного погребения машины не могли дойти, поэтому телегами всё равно пришлось пользоваться. Когда машины пришли, телеги уже двинулись – машины встретились с ними на пол версте ближе к Коптякам». Это исправление в тексте, которое делает Покровский, меняет картину весьма заметно. Пол версты по основному тексту, это расстояние от переезда после его пересечения, а судя по приписке «гужевая тяга» встретилась с машинами ещё не доезжая до домика путевого сторожа. Установить место встречи, которое имеет ввиду Покровский в своей приписке, конечно, сложно, но очевиден факт, что историк фантазировал по-своему и на ходу придумывал развитие событий, как ему казалось в тот момент наиболее правдоподобными. Действительно, логичнее организовать встречу ещё до пересечения переезда.         

     Вторая приписка, изначально написанная карандашом и позднее  обведённая чернилами, сообщает точные координаты могильника в Поросёнковом Логу.  Вот её текст: «Коптяки в 18 верстах от Екатеринбурга к Северу-Западу. Линия ж/дороги проходит на 9-ой версте между Коптяками и Верх-Исетским заводом. От места пересечения ж/дороги погребены саженях в 100 ближе к Верх-Исетскому заводу». Вторую приписку Покровский записал на странице машинописного экземпляра своей «Записки», после того, когда получил координаты предполагаемого места предстоящего захоронения, а обвёл свою карандашную запись чернилами уже тогда, когда ему доложили, что царская могила сооружена. Не случайно, конечно, место сожжения двух трупов Покровского не интересовало.

     По основному тексту Покровского грузовик встретился с караваном в полукилометре  после пересечения переезда, где трупы перегрузили с телег. Потом ещё ехали, застревали в болоте, вытаскивали, застревали ещё не раз пока не добрались до того места где машина окончательно остановилась. Если бы на самом деле Рябов, как он всегда утверждал и как это представлено в официальных документах, поиски царского захоронения осуществлял на данных, указанных в «Записке» Покровского, которую он получил от Юровского-сына, он бы никогда могильника не нашёл. Понятно, что Рябов – это не гробокопатель-любитель, одержимый идеей добраться до истины в судьбе  Российского Императора. Он так же, как Покровский занимался не творчеством, а выполнял ему предназначенную роль как бы независимого следопыта. Кто такой Рябов на самом деле – верный член КПСС, сын комиссара, сам сотрудник Внутренних органов и сочинитель патриотических киношных сценариев, прославляющих советскую власть, впавший в религиозный фанатизм с того момента, как эта самая власть из воинствующего атеизма мимикрировала в православный мистицизм. Гелий Рябов – продолжатель сценария Покровского, как бы его завершающая часть. Конечно, это не смелость самого Рябова. Не мог в советские годы даже не совсем рядовой коммунист, даже, более того, каким-то боком вхожий в высокие сферы Внутреннего ведомства, вот так по своей воле, не получив на то «добро» сверху и не согласовав все детали, отважится на «археологические» изыскания в особо секретном районе по теме для власти, мягко говоря, не безразличной. Рябов в районе Коптяков объявился тогда, когда для власти назрела надобность в царской могиле. Буранов когда-то написал, что Записка Покровского «родилась в недрах аппарата ЦК ВКП(б) и ВЧК – ГПУ - ОГПУ». Теперь же «недра» остались прежними и «музыку» заказывают там же в них, изменились лишь буквенные вариации: ЦК КПСС и КГБ – ФСБ.

     В 1993 году газета «Сандей Экспресс написала: «Королева сказала Горбачёву во время его визита в Лондон в апреле 1989 года, что она не посетит Россию до тех, пока не будет проведено расследование убийства Царской Семьи». В том же апреле журнал «Родина» опубликовал подробный рассказ самого Рябова обо всей истории поисков и находки с приложением текста, впервые публично обнародованной той самой «Записки». Эта же «Записка» на следующий месяц появилась в журнале «Огонёк» в очерке писателя Радзинского.

     Совпадение? Чудесные параллели происходили в мире человеческом постоянно. А в истории с Запиской Покровского тоже загадок немало и разных чудесных перевоплощений. Вот, к примеру, рукописный «подлинник» в одночасье превращается в словесное повествование, что никак не сказывается на «достоверности» излагаемых событий и очень плавно вписывается в канву Екатеринбургской истории.

     Но вернёмся к «Записке», к её финалу. Последний и самый главный момент, завершающий всю Екатеринбургскую эпопею у Покровского представлен так: «Пересекли линию железной дороги, в полуверсте перегрузили трупы на грузовик. Ехали с трудом…  и всё-таки застревали несколько раз. Около четырёх с половиной утра машина застряла окончательно… Решили хоронить и жечь». Значит, следуя по «Записке» - выехали в 9 часов вечера по старому времени, проехали железнодорожный переезд в 12 часов, как показал на следствии у Соколова Лобухин-сын, и окончательно застряли в половине пятого, а уже ранним утром, как рассказала на допросе у того же следователя Соколова Верх-Исетская крестьянка Зубрицкая, видела она в 6 – 7 часов утра автомобили, шествующие «один за другим из Коптяков к городу». «Два были легковые, - добавляет она, - а сзади шёл грузовой автомобиль. У него заднее колесо было обмотано толстой верёвкой». А в кабине узнала она сидящего Ермакова.

     То есть, после того как гужевой караван пересёк железнодорожный  переезд и трупы перетащили на грузовик и ехали застревая по дороге до коварного места, прошло четыре с половиной часа. Какое-то время вытаскивали застрявший «окончательно» грузовик и только после того, как грузовик был извлечён из болотной жижи, в голову кому-то пришла счастливая мысль. По одной версии это голова самого Юровского, но по другой – идея соорудить могильник посреди дороги осенила голову чекиста Исая Родзинского. Хотя нельзя исключить и того, что «голова» сия вовсе и не из Поросёнкого Лога и вообще не в 18-ом году таковая идея родилась.

     Даже если с застрявшим грузовиком провозились недолго и до Верх-Исетска добрались за какие-нибудь 15 – 20 минут, то на всё «предприятие» в Поросёнковом Логу времени оставалось не более часу. Сделать же предстояло не мало. Нужно было сжечь два, хотя и молодых, но всё же человеческих тела. Дров, понятно, заранее заготовлено не было. Не было бензина и серной кислоты тоже не было. Пришлось по лесной округе собирать сухой валежник, но всё же повезло, как уверяет Покровский, управились довольно быстро. «Похоронили тут же под костром… и снова разложили костёр… тем временем выкопали братскую могилу… Трупы сложили в яму… забросав землёй и хворостом (хворост особенно для сокрытия необходим), несколько раз проехали…» А чекист Родзинский успел за это время смотаться в город и вернувшись назад смог убедиться в том, что «следов ямы не осталось». Следов так же не увидел и Лобухин, путевой сторож, который у следователя Соколова вспоминал: «В последний день уже вечером, от Коптяков прошёл грузовой автомобиль… и пошёл прямо на Лог, а не времянкой, как шли все остальные. Этот автомобиль в Логу и застрял в топком месте. Должно быть вода им для чего-то понадобилась, потому что к моему колодцу подъезжал коробок. В коробке… была бочка… Налили они в бочку воды и уехали к Логу… А за ночь они там целый мостик выстроили: из шпал и из тёса с моей горотьбы… Я потом тёс назад взял…»

     А от Соколова ещё известно, что движение по Коптяковской дороге возобновлено было с 6-ти утра 19 июля.

     Итак получается: в 11 часов покинули Ганину Яму, в 12 – пересекли железнодорожный переезд и вскоре застряли в Поросёнковом Логу, где потрудились на славу; к 6-ти часам утра всё было закончено и большевики полностью покинули коптяковскую дорогу, а между 6 – 7 часами проехали через Верх-Исетск на Екатеринбург, то есть на всю «работу» было у команды Юровского около пяти часов. А советский историк за это время успел и грузовик вытащить из топкого места, и трупы сжечь, и похоронить всех вместе в той же топкой яме, и в город съездить...

     Права была мадам-кураторша – не мог Юровский говорить неправду столь высокому «товарищу» по партийной принадлежности.   

      ***         

 

     Не советский историограф записывал бездумно то, что ему врал убивец Царской Семьи, это сам Юровский покорно переписывал в свои, так называемые «воспоминания» фантастический сюжет, сочинённый Главой марксистской исторической школы ему же в помощь для «правильного» изложения событий. Переписывал, отлично зная, что всё на самом деле происходило не так. И Юровский роль ему предназначенную добросовестно выполнил, о чём в 1922 году отчитался в ЦК Паритии. Он ни как, написанному в «Записке» не противоречит, последователен и в «фактологии» и в хронологии. Местами почти дословно повторяет текст Покровского: «Сам один повёл вниз семью», «Первый выстрелил я и наповал убил Николая», «Наткнулись на целый табор…», «Машина зацепилась между двумя деревьями…» Раз даже, как и чекист Родзинский, проговаривается. Повествуя о собранных драгоценностях, которых «набралось не менее полпуда», пишет, что один из красноармейцев принёс ему довольно большой бриллиант и сказал, «вот возьмите камень, я нашёл его там, где сжигали трупы». Оговорка наводит, конечно, на определённые мысли, ибо даже Следственному Комитету известно, что в Поросёнковом Логу никаких драгоценностей никто не находил.

     О том, что подготовлено ничего не было и что Ермаков, которому было поручено найти удобное место и который ничего не сделал, Юровский особенно не распространяется, наверное себе в оправдание, отделавшись по этому сюжету одним предложением – « место для вечного упокоения Николая было выбрано неудачно».

     Но есть и очень серьёзная правка, которую Юровский позволяет себе внести в текст Покровского, не по своей, конечно, инициативе, сверху указали или же соавтор знал, что писать надо, а что не надо. Покровский начинает свою «Записку» категорично и директивно. Он пишет: «16 июля была получена телеграмма из Перми… содержащая приказ об истреблении Романовых. 16-го в 6 часов вечера Филипп Голощёкин предписал привести приказ в исполнение». Понятно, что не в полномочиях Перми было указывать Екатеринбургу, что ему делать. Пермь – это губернский город, перевалочный пункт для распоряжений, идущих из Центра. Приказ о расстреле Царской Семьи пришёл из Москвы, и это единственная правда, которую написал в своей «Записке» Покровский, правда, которая была изъята при составлении «расширенного» варианта этой самой «Записки». Москва не желала демонстрировать миру свои кровавые следы, предоставляя сию почтенную роль «самостийному» большевизму в Екатеринбурге, что и было выполнено Юровским в его, так называемых «воспоминаниях». «16 июля, - написано там, - ко мне в дом приехал товарищ Филипп и передал постановление Исполнительного Комитета…» Не «предписал», а «передал», и не «приказ», а «постановление».

     В остальном всё повествование, связанное с расстрелом и последующими манипуляциями в урочище Четырёх Братьев полностью соответствуют той «исторической» линии, которую готовили для придания широкой огласки и которая, по какой-то неизвестной причине тогда обнародована не была, а явилась вдруг нежданно, когда политический флюгер Генеральной линии перевернулся на 180 градусов.

     В 1993 году была учреждена Правительственная Комиссия по «исследованию и перезахоронению», составленная в основном из правительственных чиновников с вице-премьером во главе, но всё же в числе членов оказалось, в отличие от нынешней Патриаршей, несколько лиц, не связанных субординационной зависимостью с официальным большинством. И, конечно, это прежде всего представительство Русской Православной Церкви в лице митрополита Ювеналия. Время было особое, Церковь только что вышла на общественную арену и власть проявляла в адрес Церкви постоянные знаки внимания и всячески заигрывала и склоняла к сотрудничеству и единомыслию. Однако, Церковь по вопросу, касающемуся екатеринбургских останков заняла позицию принципиальную, что сыграло свою положительную роль, и Комиссия оказалась вынужденной некоторое время считаться с её мнением. Тому в значительной степени способствовало твёрдая позиция её члена, владыки Ювеналия, который на протяжении всех лет работы Комиссии неуклонно подвергал сомнению выводы, к которым подводило следствие. Целый ряд дополнительных и повторных исследований были проведены благодаря настойчивости со стороны Церкви.

     Пресса тогда достаточно самостоятельная, тоже вносила свою лепту, публикуя постоянно материалы, идущие из лона РПЦ и посвящённые Царской теме. Здесь следует вспомнить интервью митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, данное  им уже в начале 21-го века чешскому журналу «Русское Слово», в котором на вопрос журналиста, почему РПЦ, канонизировав Царскую Семью, не признала сами останки царскими, митрополит ответил: «Потому что, мы уверены, что это не царские останки» и добавил «что останки, захороненные в Петропавловской крепости, не являются царскими останками». 

     Ну и, конечно, Святейший Патриарх Алексий II играл первостепенную роль в критическом отношении Церкви к тому, что транслировалось из официальных сфер, постоянно обращаясь в лоно этих сфер с настоятельным требованием – об учреждении Международной Комиссии, состоящей из авторитетного представительства независимого научного мира с тем, чтобы вопрос о подлинности или лживости екатеринбургских останков был решён без всяких мер принуждения и сомнений в достоверности. Участие Церкви в работе Комиссии должно было носить наблюдательный характер, как считал Святейший владыка. К сожалению призывы Патриарха каждый раз оставались зовом вопиющего в пустыне, а со стороны Правительственной Комиссии постоянно следовал категорический ответ о «нецелесообразности» создания такового «независимого учреждения».

     Тогда лицемерно-православная ельцинская власть, не сумев преодолеть твёрдость церковной точки зрения, легко отказалась от всякого дальнейшего диалога, совершив похоронный акт по гражданско-большевистскому обряду. Конечно, демонстративное не участие Церкви имело свои нежелательные для власти последствия, и не только в среде православной общественности.

     Ныне, при новом порядке, Церковь кардинально сменила свою позицию по отношению к официальным заключительным выводам и плавно перетекла в Следственный Комитет. Публично уже без всяких оговорок митрополиты Илларион и Тихон останки, похороненные в Петропавловском Соборе Санкт-Петербурга, объявили царскими останками. Владыка Тихон, правда, проявил «дипломатическую деликатность» заявив, что окончательный вердикт вынесет Архиерейский Собор, на каковой, как коллективный и высший орган РПЦ, возлагается функция ответственности за достоверность объявленного решения, что, конечно, прежде всего, предусматривает освобождение лиц высшей церковной иерархии от всяких неудобных вопросов, в том числе и самого владыку Тихона. Смена церковной ориентации была зафиксирована решением Священного Синода 17 июня 2021 года, в котором было заявлено: «Вынести результаты экспертиз на рассмотрение Архиерейского Собора». А как это вообще выглядит с точки зрения науки? Архиереи, специалисты в богословии и в других, собственно церковных делах, должны поставить знак положительный или отрицательный на результатах генетических экспертиз и исторических исследований. Это примерно тоже самое, если бы группе профессуре от медицины поручили оценить достоинства и недостатки по проблеме, сугубо богословского характера. Каждая наука требует, чтобы ей занимались специалисты соответствующего профиля.

     В 2015 году, когда по инициативе Церкви была создана новая Комиссия, со стороны её организаторов звучали обнадёживающие призывы и широкомасштабные заверения, несмотря на то, что в состав Комиссии не был включён ни один представитель самостоятельной точки зрения, и всё же… Тот же владыка Тихон очень оптимистично тогда представил предстоящее отличие церковной Комиссии от предыдущей правительственной. «Без исторического обоснования,- заявил он, - ни о каком признании екатеринбургских останков речи быть не может». Одновременно Следственный Комитет открыл новое уголовное дело по убийству и перезахоронению. Всё началось с торжественного и шумного действа в Петропавловском Соборе, где вскрыли не только гробницы в Екатерининском приделе, но и могилу Императора Александра III. Под фото и теле объективами с публичным размахом изъяли энное количество костных фрагментов на новое, совершенно, как объявлялось, независимое исследование. Памятными для многих остались телевизионные выступления владыки Тихона, на которых он очень подробно рассказывал, как происходило тайное распределение изъятых фрагментов по пробиркам, совершаемое лично Патриархом Кириллом, который сам эти пробирки заполнял, запечатывал и саморучно ставил номера на оных, о которых кроме него знать никто не мог. «Только один Патриарх знает, под каким номером находится тот или иной фрагмент», - неоднократно повторял с телевизионного экрана владыка Тихон. Следом, по его же информации эти пробирки с тайным грузом были размещены в высококвалифицированных европейских лабораториях и … как это у нас обычно происходит, на этом бравурная часть первого акта нового трагико-комедийного зрелища плавно ушла в небытие. След от пробирок с «царскими» костными фрагментами растворился в туманной дымке Следственного Комитета, а из Комиссии Патриаршей больше тема тайных номеров не возникала, и тем более каких либо известий о том, что же всё-таки там, в Европах обнаружили разные специалисты по генетике, ни сам Тихон, и никто из его окружения никогда не вспоминал. Гробовым молчанием закончились все эти, многообещающие публичные заверения и как во все предыдущие годы, политический флюгер развернулся в противоположенном направлении.

     В 2017 году в Сретенском монастыре прошла конференция, посвящённая екатеринбургским останкам, вернее обнародованию того, что шло из Следственного Комитета по этой проблеме, ибо только представители официальной стороны имели возможность выступить с докладом, для тех, кто к этой «стороне» не принадлежал, позволено было с места обратиться с коротким вопросом, на который, как правило, вразумительного ответа не следовало. Общее впечатление от Конференции оставалось неопределённым: с одной стороны вроде бы все выступления склонялись к тому, что останки царские, а с другой – чего-то как-будто ещё не доделали, чего-то ещё не до изучали… Про европейские лаборатории речи не было, а Патриарх Кирилл сказал: «У Церкви ещё не сформирована позиция по результатам исследований». Но время неуклонно своё дело делало. Следственный Комитет шёл к предсказуемому финалу, нужно было определяться. Это Святейший Патриарх Алексий мог позволить себе иметь своё собственное мнение, оставаясь непреклонным перед напором со стороны власти.                  

     В 2020 году к митрополиту Тихону Шевкунову обратился какой-то наивно-доверчивый житель Пскова. Его вопрос звучал так:

     «При Вашем участии были взяты пробы… для проведения генетической экспертизы… Какой результат экспертизы?»

     Митрополит ответил не многословно:

«Результаты генетической экспертизы могут быть озвучены только Священным Синодом или Архиерейским Собором».

     Вот так! Оказывается, объявить о том, что в разные страны, в разные научные учреждения Европы были разосланы на экспертное заключение костные фрагменты из екатеринбургского могильника вполне даже возможно было публично огласить владыке Тихону, а вот о том, к какому выводу пришли европейские эксперты, что они обнаружили в патриарших пробирках – это уже не митрополичьи полномочия. А для тех кто не обременён субординационными ограничениями понятно – не тот результат, что ожидали, то есть отрицательный, о чём нынешнее священноначалие объявить не может, а потому вместо долгожданного ответа из Европы, появляется спасительный «Архиерейский Собор». Но и с Собором не всё так однозначно. Во-первых, сроки открытия Собора переносятся под разными удобными предлогами на неопределённый срок, а во-вторых, можно вспомнить схожий пример из 1995 года. Власть тогда совершала первую попытку провести захоронение останков и всяческими способами склоняла Церковь к соучастию в оном деянии. Церковь от диалога не устранялась, но свою позицию в вопросах признания или не признания сохраняла неуклонно. На одно из заседаний Священного Синода были приглашены несколько членов Правительственной Комиссии, из представителей власти, которые настойчиво пытались убедить Святейшего Патриарха Алексия в необходимости его присутствия в Санкт-Петербурге. Им ответил митрополит Кирилл.  Он сказал:

     - Через двадцать лет никто не будет помнить имена членов Правительственной Комиссии, но все будут знать, что их хоронил Патриарх.  

     А по нынешним временам всё ещё более кратковременно. Не только через двадцать лет, но уже тут же, никому не будут известны имена членов Архиерейского Собора, но все будут знать, что проходил Собор под председательством Патриарха Кирилла.

       Следственный Комитет к предстоящему Собору приготовил трёхтомный аргумент для архиерейского обоснования подлинности результатов, полученных из «европейских лабораторий». Власть своё слово сказала. Правда, ничего нового, ничего достойного внимания в слове этом нет. Всё, к чему пришёл Следственный Комитет, известно было ещё двадцать пять лет назад от прокурора-криминалиста Соловьёва. Ни на один вопрос, ставящий под сомнение достоверность результатов проведённых исследований, следствие демонстративно не ответило. Всё было решено лукаво по традиционной схеме советского единогласия. Никаких архивных открытий, никаких документальных неожиданностей и уж тем более – сенсаций, следствие не произвело.

     Каков будет вердикт священноначалия, судя по смелым заявлениям некоторых митрополитов - достаточно предсказуемый. Вопрос только в том – останутся ли останки останками или превратятся в одночасье в Святые Мощи